Она сидела во втором ряду и комментировала каждую мою фразу. Слева и справа от нее сидели подружки, которые по очереди прыскали ее шуточкам. Я назвал фамилию, она подняла руку, и с той минуты я обращался только к ней. Она же вышла читать и прочитала откровенно плохо. Жюри расчехлило заслуженные тройки. Вернулась во второй ряд, раскрасневшаяся. Уставилась на меня, словно нашла виноватого в своем поражении. До самого конца не сказала ни слова, в следующем раунде читала гораздо лучше, была естественной и спокойной, но все равно проиграла. Одеваясь, у гардероба я заметил ее, звонила кому-то и смеялась.
Другая пришла на отборочный тур в кофте с надписью fuck off. У нее был пирсинг на лице и кожаные штаны. Открыв книгу, она бодро прочла три первых слова, но запнулась, затряслась, начала вертеть головой по сторонам, словно искала поддержки у стен и занавесок. Глаза стремительно наполнялись слезами. «Я не могу, не могу, — шептала, закрывая книжку. Я отпустил ее со сцены, она села рядом со своей учительницей где-то в задних рядах. Учительница бросилась утешать. Девочка смотрела перед собой, каменное лицо, слезы прекратились, а я думал: «Кто ж тебе купил эту кофту, неужели мама? Вот бы посмотреть на ту маму».
Парень был очень странно одет. Пиджак мудреного кроя, бабочка, рубаха в огурцах, лакированный шуз. Наклоняясь за конвертом он на мгновение встретился со мной глазами и прошептал «Я вас ненавижу». Я сначала подумал — послышалось, но во втором раунде в такой же ситуации он снова бросил мне взгляд и шепнул: «Горите в аду». Мне стало сильно не по себе. Он читал свои тексты довольно неплохо, совсем без ошибок, несмотря на сильные дефекты речи. Картавил, шепелявил, но все это было искренне и чисто. Он вышел в следующий этап, но на следующий день не пришел.
Когда тебе 15, тянет на бунт. Довести до слез историчку, подколоть физрука, на весь класс обозвать Печорина «сволочью», демонстративно отмаршировать к своему месту после неудачного выступления у доски на геометрии — сделать всё, чтобы тебя заметили. Это продолжается до тех пор, пока не научишься задавать себе простой вопрос: «А зачем?». И тогда начинается совсем другая игра. Решить все положенные на урок примеры по алгебре за первые 15 минут урока, а потом демонстративно читать «Материализм и эмпириокритицизм», не понимая при этом в нём ровно ничего. Нарочно не читать «Преступление и наказание», а потом в сочинении по нему цитировать не входящих в программу «Братьев». Вместо заданного на дом идиотского стихотворения про фиалки на английском прочитать Imagine. Наконец, на выпускном экзамене по физике самостоятельно вывести уравнение Менделеева – Клапейрона, потому что до этого билета вчера не дочитал, играл в футбол.
Лет за 20 до появления модного термина «геймификация» я уже, сам того не понимая, играл с учителями в игру. Каждый вопрос, каждая контрольная были вызовом, борьбой до победного, до изнеможения, как в канадском хоккее, когда безнадежно проигрывающая команда за полсекунды до конца все равно лезет на чужие ворота. (На днях канадская сборная в очередной раз сотворила чудо на чемпионате мира, забросив шайбу за 0,3 секунды до конца игры).
Я никогда в жизни не хотел стать учителем. В шестом классе в соответствующем сочинении я написал, что мечтаю быть капитаном дальнего плавания, а в девятом — что журналистом-международником, как Фарид Сейфуль-Мулюков. Но очень часто я в воображении своем примерял преподавательскую шкуру. Встать перед ними и одним взглядом за секунду заставить их замолчать. Смотреть им в глаза и находить там мысли и сопереживания. Играть с ними в эту игру. Радоваться, когда они побеждают.
Я не стал журналистом, хотя, было дело, выпускал бумажный журнал. Я попадал в 11-бальный шторм на трехмачтовом барке. Примерно раз в неделю я выхожу на сцену перед совершенно незнакомыми детьми и смотрю им в глаза.